9 января 1959 г. Президиум Верховного Совета СССР принял

известный Указ «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе

РСФСР». Это был и остается особым Днем для чеченцев и ингушей длиной в

13 долгих лет.

Возвращение на родину, восстановление ЧИАССР и политическая

реабилитация чеченцев и ингушей являлась давно ожидаемым

восстановлением справедливости для наших народов. Люди старшего

поколения помнят, как поздоровавшись при встрече, каждый чеченец задавал

друг другу один и тот же вопрос: «Вай цIа дохийта ца боху?» («Что говорят,

когда нам разрешат вернуться домой?»).

…После 13-летней трагической ссылки состоялось возвращение

чеченцев и ингушей, как и других депортированных народов, и

восстановление их государственности.

Чеченцы, к их чести, не потерялись в этом мире, мало подверглись

аккультурации, и тем более, не ассимилировались. Они не потеряли родной

язык, традиции и обычаи во многом благодаря вере – Исламу. Исламские

ценности и нормы обычного права всегда были стержнем, вокруг которого

чеченцы и ингуши выстраивали свою этнокультурную идентичность [2].

Вместе с тем, очень хорошо известно, что в чечено-ингушском

обществе практически не было ни одной семьи, которая не пострадала бы в

годы депортации. Это был самый трагичный период нашего

многострадального народа. Достаточно привести общеизвестный факт

гибели в Средней Азии и Казахстане почти половины высланного населения

Чечено-Ингушетии. Бывало, в одной семье умирало несколько человек, в

другой погибали все, прерывая продолжение рода (кIур бовш). Холод и

голод, отсутствие средств к существованию также способствовали, вопреки

нашему адату и исламским ценностям, разрушению некоторых семей. В селе

Алга Актюбинской области Казахской ССР, где мы жили, имел место дикий

для чеченцев случай: молодые родители, уроженцы Веденского района, от

безысходности бросили в зимнюю стужу на произвол судьбы грудного

мальчика (фамилии и имен родителей не называю по этическим

соображениям). Ребенка усыновила и выкормила моя бездетная мать Санет

Абдулкадыровна, похоронившая в течение трех лет шестерых детей. Но

усыновленному мальчику тоже не суждено было прожить на свете больше

двух лет. Позже (в 1952 г.) родился я, седьмой ребенок в семье, а потом уже и

мой брат Гирги. Меня назвали Вахой, чтобы долго жил, а младшему дали

имя Гирги в честь птицы-долгожителя. Теперь нас четверо – два брата и две

сестры, все живы, здоровы. А брат Гирги скоропостижно скончался в августе

2011 г.

В те годы мои родители, напуганные пережитой трагедией и боясь

потерять на чужбине нас, двоих сыновей, денно и нощно молили Аллаха о

нашем спасении и жили одной мыслью – вернуться на историческую родину,

надеясь, что она (ДегIаста) даст нам свое тепло и сохранит нам жизнь. Тяга к

родной земле была настолько сильна, что наша семья, не дождавшись

официального разрешения, собрала свой нехитрый скарб и выехала на

Кавказ, домой. Это было в мае 1956 г. Судите, читатели, сами, насколько

рискованным был переезд в то время, когда спецпереселенцам категорически

запрещалось без специального разрешения комендатуры передвижение не

только в пределах района, но и по всей стране. Подобная «вольность»

каралась лишением свободы на длительный срок – 20 лет [3].

На земле обетованной нас, разумеется, никто не ждал. Новые хозяева

нашего дома в с. Элистанжи Веденского района (в то время Тандо

Ботлихского района), трое суток не пускали нас к родному очагу, хотя в

семье нашей было двое маленьких детей – я, 4-х лет и мой младший брат

Гирги. До сих пор перед глазами стоит тот старый плетень, который заменял

им ворота, а для нас был заслоном на пути к отчему дому.

Деваться было некуда, мы оставались рядом с домом, в котором когда-

то жили. А на третьи сутки после нашего возвращения наряд милиции в

составе почти из десятка человек забрал нашего отца Магомеда Гарсаева.

Вели они себя так, словно проводили спецоперацию по обезвреживанию

большой банды. Представьте себе, каково было нам, маленьким детям и

нашей рыдающей матери Санет, после всей этой вакханалии сидеть на улице

сутками без еды и людского участия.

И все-таки нашлись добрые люди, пожалевшие нас. Прежде всего, это

была супружеская чета андийцев – Джамалхан и Келимат Маматхановы,

жившие на соседней улице. Они, узнав о нашей беде, приехали на подводе и

забрали нас к себе с нашим нехитрым имуществом.

Отец, впрочем, не в первый раз видел Джамалхана. Он познакомился с

ним ещё в 1954 г., когда невыносимая тоска по родине заставила его тайно

приехать в родное село, чтобы зарядиться энергией земли предков и отдать

дань памяти родовому кладбищу. Джамалхан ещё тогда проявил мужество,

приняв моего отца в качестве дорогого гостя, хотя он считался

спецпереселенцем, т.е. «врагом» народа. Тогда они скрепили куначество,

обменявшись дорогими подарками: Джамалхан подарил отцу кинжал,

изготовленный лучшими мастерами из Кубачи, а отец преподнёс ему свои

карманные часы, которые носил с юности. (Этот дружеский жест невольно

навевают воспоминания о дружбе Льва Толстого с кунаком-чеченцем из

тайпа элистанжой Садо Мисербиевым). Правда этот кинжал – семейная

реликвия, оставалась в нашей семье до военных событий в Чечне. В ходе

проверок его у нас похитили федералы.

В хлебосольном доме андийца Джамалхана, в совершенстве владевшим

чеченским языком, нас окружили такой теплотой и уютом, что и теперь, по

истечении 60-ти лет, всё это вспоминается с большой нежностью и

благодарностью. Я помню белые, пухлые руки доброй и лучезарной Келимат,

готовившей для нас вкусные угощения. Они так и сновали над столом,

подавая нам то холтамаш, то хинкал, то чуду.

Дружба чеченцев с андийцами имеет вековые корни. У наших народов

было традицией обмениваться на определенное время мальчиками-

подростками, чтобы они научились языкам, обычаям и традициям друг друга,

подтверждением чему служит тот факт, что чеченцы давали своим сыновьям

имя 1аьнди, что исходит от этнонима – андиец. В современном чеченском

этносе очень много очеченившихся андийцев из тохумов Iашалой, гIагIатли,

рикъвани, зилой, гIумхой и т.д. Предки великого Устаза и гуманиста Кунта-

Хаджи по исторический данным прибыли в Чечню из с. Г1умха андийского

общества.

Благодаря стараниям Джамалхана под его поручительство отца

освободили, семья наша воссоединилась. Позже нам помогали и другие

андийцы: Асалхан Абдусаламов и его жена ХIурзади, Жемилт Исламова и др.

(До сих пор все элистанжинцы вспоминают этих людей с большой теплотой

и нежностью). Но счастье было недолгим: опять через несколько дней тот же

наряд милиции приехал с грузовиком-полуторкой. На сей раз диалог был

коротким – нам предложили убраться за пределы Веденского района в

течение часа. И 22 сентября 1956 г., погрузив вещи в машину, мы выехали из

Элистанжи. Водителю Грише, русскому парню, было поручено вывезти нас в

райцентр Шали (в то время Междуречье), где районные власти должны были

решить нашу дальнейшую судьбу [8].

Здесь нас случайно встретили очеченившиеся таркинцы, проживающие

в с. Шали ещё с I половины XIX в., их предки переселились сюда из аула

Эрпели Буйнакского общества. Они пытались успокоить нас, детей, и нашу

плачущую мать, старались накормить нас посытнее, одеть потеплее. Каждый

из них нёс из дому кто еду, кто одежду.

Поев и обогревшись, мы с братом успокоились. Тем временем к толпе,

окружившей нас, подошёл солидный мужчина средних лет и

поинтересовался происходящим. Отец кратко рассказал ему о наших

мытарствах. Незнакомец в категоричной форме предложил водителю отвезти

нас, пассажиров, обратно в Элистанжи, на что Гриша ответил отказом,

ссылаясь на строгое начальство [9].

Тогда мужчина быстрым шагом зашел в местный РОВД,

расположенный рядом. Выйдя оттуда через некоторое время, он показал

водителю удостоверение и уже приказным тоном велел завезти машину.

Оказывается, это был известный чеченский писатель и поэт Магомед

Мамакаев, являвшийся в то время членом Оргкомитета по восстановлению

автономии чеченцев и ингушей. Магомед сам сопровождал нас до места

назначения. На предложение моего отца сесть в кабину грузовика, Мамакаев

ответил: «Настоящему чеченцу не подобает создавать неудобства женщинам

и детям. Мы поедем с тобой в кузове». Так мы доехали до Элистанжи. После

долгих препирательств с представителями местной власти и «новыми

хозяевами» нашего дома для нас все-таки освободили одну комнату, где мы и

поселились.

После некоторых взаимных обид и недовольств отношения с соседями

потеплели. В кратчайший срок я научился разговаривать на аварском языке и

стал своего рода «толмачом» при общении моих родителей с аварцами. Надо

особо отметить, что знание языка способствовало нашему с ними

сближению, что оказалось не по нраву местному участковому Гаджиеву. Он

продолжал систематически притеснять нашу семью и провоцировать отца на

противодействие в отношении его, представителя местной власти. В конце

концов, отец не выдержал и отправился искать справедливость в Москве.

Здесь ему каким-то образом удалось попасть на прием к К.Е.

Ворошилову, Председателю Президиума Верховного Совета СССР.

Как впоследствии рассказывал отец, Ворошилов весьма внимательно

выслушал его сбивчивый рассказ, по-отечески пожурил его за своеволие, но,

тем не менее, утешил и ободрил, обещав содействие в решении

неординарной проблемы. Так и случилось. По указанию Ворошилова отцу

купили билет до Грозного, проводили на вокзал и отправили домой, где его

уже не беспокоили ни соседи, ни участковый [11].

По возвращении чеченцев на Кавказ каждый дом его истинным

хозяевам приходилось отвоевывать и силой, и натиском. Очень часто у

спецпереселенцев за свое же жилище вымогали деньги. И многие платили.

Были частые столкновения между молодежью обеих сторон. К сожалению,

дело доходило даже до убийств.

На фоне этого негатива хотелось бы отметить и тот факт, что евреи и

кумыки встречали возвращающихся чеченцев и ингушей с неподдельной

радостью и хлебом-солью, устраивая ловзары (всенародные гуляния) в их

честь, а в период выселения ни один кумык и еврей не присвоил чужого

имущества, не занял ни одного опустевшего дома. Старожилы рассказывали,

что 24 февраля 1944 г., на второй день после депортации чеченцев и

ингушей, раввин еврейской общины г. Грозного собрал в синагоге своих

верующих и, рискуя попасть в застенки НКВД за сочувствие к чеченскому

народу, предостерег их от соблазна присвоения чужого добра, призывая

общину сберечь по возможности оставшееся жилье и имущество

пострадавших соседей до их возвращения. И многие евреи, к их чести, в

течение 13 лет содержавшие и сохранившие это добро, возвратили его

вернувшимся на родину, чего не скажешь о некоторых наших братьях-

единоверцах. Народ с благодарностью хранит в своей памяти этот

благородный поступок еврейской общины, совместное проживание с которой

исчисляется веками. Правда, связи эти были прерваны в ходе боевых

действий в Грозном.

Грузины, проживавшие в тот же период на чеченских землях в Итум-

Калинском анклаве, добровольно освобождали чужое жилье, при этом

искренне извиняясь перед народом. К их чести, жили они в чеченских домах

не как временщики, а очень аккуратно, дворы и приусадебные участки были

ухожены, плодоносили сады, зеленели улицы от множества деревьев.

Поселенные на земле Чечено-Ингушетии русские, осетины, дагестанцы

и представители других народов в большинстве своем не заботились о

сохранении древней материальной культуры вайнахов – их жилищ, утвари,

хозяйственных навыков, памятников архитектуры, кладбищ, храмов.

Местные власти, поверившие сталинско-бериевским заявлениям, что

чеченцы и ингуши высланы без права возвращения на свои земли, занялись

варварским уничтожением самой памяти о жившем здесь веками древнем

народе. Из домов горцев, медресе, мечетей и музеев были реквизированы

исторические и культурные ценности: украшения, старинное оружие,

древние рукописи, религиозно-философские трактаты; арабоязычные книги

по теологии, математике, астрономии, медицине; художественная и научная

литература и т. д. Трагическая участь постигла уникальные чеченские

фамильные хроники – тептары. Как известно, тептар – вид тайповой

(фамильной, семейной) хроники, в которой велась запись всех предков и

наиболее важных событий в жизни тайпа, фамилии и народа. Если

материальные ценности работниками НКВД отправлялись в неизвестном

направлении, то тептары и другие ценные книги и рукописи, предметы

национальной культуры находили своё место на свалках или кострах. Так, на

территории Чечено-Ингушетии было уничтожено большинство

этнографических памятников. Здесь массовому уничтожению и осквернению

подверглись кладбища. Сотни тысяч надгробных стелл (чуртов) были

вывезены для строительства дорог, мостов, фундаментов зданий и даже

свиноферм. Безжалостно уничтожались средневековые горные замки, башни,

склепы, мечети. К примеру, из 300 башен Аргунского ущелья уцелело менее

50. Не менее печальной была и судьба фольклорного наследия чеченцев, их

мифологии. Древнейшие пласты чеченской мифологии, нартского эпоса,

космогонии исчезли вместе с их носителями [16].

Таким образом, чеченцев и ингушей лишили собственной истории,

письменной культуры, могил предков, многих памятников материальной и

духовной культуры…

Но остался дух древнего, мужественного народа, умудрённого опытом

многих тысячелетий.

Тем не менее, трудно избавиться от горечи, которую мы испытали со

стороны так называемых братьев-соседей, национальность тут не имеет

значения. От их варварского отношения к нам, к нашим домам, к нашей

земле. Не хочу сейчас расписывать все непристойности, которые нам

пришлось видеть и слышать. С высоты своего возраста и сегодняшнего дня я,

внутренне содрогаясь, представляю, какие чувства в этой ситуации

овладевали моим отцом и матерью. Не имею в виду какой-либо народ в

целом и не позволю себе по первобытному поведению одичавших людей, в

горячке сталинской политики позабывших все каноны горской этики, судить

о целых народах, испытывать к кому-то из них неприязнь и неуважение. Тем

более что мой рассказ о злоключениях нашей семьи раскрывает лишь малую

толику страданий, перенесенных нашим народом в период восстановления

республики.

 

Лейчий Гарсаев,

доктор исторических наук, профессор