Воспоминания о войне – из разряда тех, что не отпускают всю жизнь. А тогда, четверть века назад, даже в незначительных деталях просматривались смутные очертания надвигающегося военного «цунами». Начало 1990-х,  Дом печати. Здесь до первой войны работал художник Валерий Евсеев – автор картины-предвидения, символизирующей грядущий апокалипсис. Это был кроваво-красный закат над неспокойной водной гладью и солнечный диск, обреченно спускающийся за горизонт.

В иных военно-политических реалиях можно было без эмоций любоваться творением редакционного иллюстратора. Но ситуация в республике «сгущалась», на этом фоне художественное видение автора символизировало самые пугающие прогнозы, чем и запечатлелось в памяти.

Картина долго висела на стене в кабинете художника, привлекая внимание многочисленных посетителей. Куда она делась, не знаю. Быть может, кто-то из сотрудников вывез ее в преддверии военного кошмара, или холст в багровых красках превратили в пепел бомбежки грозненского Дома печати, от которого остался обугленный каркас той страшной зимой.

х х  х

Наша семья, как и многие, считала сложившуюся ситуацию угрозой только для власть предержащих, поэтому свой дом в центре Грозного мы покинули позднее многих — в декабре 1994-го. В село добирались через Заводской район. Помню, не встретили ни одной машины. Хотя часы показывали шестой час вечера, казалось, наступила глубокая ночь. Темень, безлюдье, военная угроза – на этом фоне мрачными казались гигантские силуэты заводов за окном.

Спустя считанные месяцы я вернусь в разрушенный Грозный с людским «броуновским движением» в руинах, и эта картина покажется мне куда более оптимистичным зрелищем, нежели безлюдье еще нетронутого войной, приговоренного города.

х х х

Декабрь 1994-го, площадь «Минутка». В тот день я отправилась в Грозный навестить сестру и, если получится, забрать ее в село. Ранее, несмотря на наши уговоры, она категорически отказалась от беженской доли, оставшись с мужем и двумя маленькими детьми в своей квартире недалеко от «Минутки». Это был период, когда дороги часто бомбили, но я думала не о себе – часто страх за родных сводит на «нет» инстинкт самосохранения.

Первая попавшаяся попутка следовала в Старые Атаги, и я согласилась добираться до места назначения обходным путем, лишь бы выехать из села, где мы на время остановились у родственников. Стою на староатагинской остановке, недалеко еще несколько человек сосредоточенно «мониторят» пустое шоссе. Но спасительный транспорт показался из Старых Атагов. Это был старый автобус, как минимум полувековой на тот момент давности производства. А в салоне, как вы думаете, кто? Участники Сопротивления.

Надо сказать, в селе я видела разных участников войны. «Временных», которые возвращались с линии фронта домой, раздумав рисковать жизнями в «коммерческой» войне. «Диванных», кто «воевал» на словах и держался подальше от мест сражений. В том самом автобусе в Грозный направлялись те, кто оборонял Президентский дворец. В автобусе их было около 20-ти. Это были высокие, статные как на подбор парни и девушка-медсестра. Молчаливые и отрешенные. Если бы не форма цвета хаки, их можно было принять за аспирантов. По крайней мере, молодые люди явно были новичками в ратном деле. Президентский дворец тогда бомбили, прямые столкновения начнутся позднее.

х х х

В декабре 1994-го можно было добраться до центра Грозного в перерывах между бомбежками. Часто выезжали в город грозненцы, ранее нашедшие временное убежище у сельских родственников. К опасности привыкаешь — особенно, когда она минует, причем неоднократно.

«Минутка» встретила клубами черного дыма, который поднимался то здесь, то там в домах частного сектора. В многоэтажках — разрушения, пробоины от снарядов. У подъездов — растерянные русские старики с пустыми ведрами в руках, спустившиеся из квартир в надежде раздобыть воды.

Обогнув этот дом, направляюсь в сторону автостанции. Вокруг — ни одной машины, ни живой души. Добираться пешком до Ханкальской, где жила сестра, слишком далеко и опасно.  Я стояла на открытом пространстве, не зная, что делать дальше, все было безнадежно. И тут… едет «Запорожец»! От нахлынувших эмоций «Запорожец» показался мне «Мерседесом». Хотя, надо сказать, я больше удивилась, чем обрадовалась. И даже не «голосовала» потому, как бессмысленно. В это страшное время люди бежали из города в переполненных людьми и скарбом машинах без малейшего шанса «уплотниться» и кого-то втиснуть в салон, поэтому рассчитывать на везение не стоило. Но бывают на свете чудеса — «Запорожец» остановился рядом со мной, водитель распахнул дверь. «Садись, журналистка, я тебя знаю». Не помню имя этого парня, которому бесконечно благодарна до сих пор. Как выяснилось из его слов в течение нескольких минут езды, он был постоянным читателем «ГР», часто бывал по своим делам в Доме печати и знал в лицо некоторых его обитателей.

Узнав, что в тот же день мне надо возвратиться в село, он поразил предложением заехать за мной во второй половине дня. Договорились, но я вышла на Ханкальской без малейшей надежды на перспективу его возвращения в столь опасной военной ситуации. Сомневалась по этому поводу и моя сестра, которая, кстати, и не думала бежать из города. В село меня отвез ее сосед, которого в тот день привела на Ханкальскую необходимость забрать кое-что из вещей в своей квартире. А после нашего отъезда за мной приехал, к великому удивлению моей сестры и зятя, тот самый парень на «Запорожце».

Я и представить не могла, что человеком слова можно оставаться в ситуации ежесекундной непредсказуемости военного безумия.

х х х

В нашем селе, как и во многих других, работал свой народный «телетайп» военных сводок. Каждое событие в эпицентре боевых действий тут же откликалось «информационным сопровождением» во всех уголках республики. И очень часто отличалось от официальной трактовки из «ящика».

Особенно активизировался «телетайп» в дни похорон. Хоронить в родовое село везли участников войны и мирных жителей Грозного, которые, невзирая на окружающий кошмар, надеялись переждать войну «под крышей дома своего». Военные события и личные трагедии семей обсуждались везде – на улицах, в магазинах, в домах сельчан.

По поводу деталей событий возникали споры. Но самые горячие дискуссии разворачивались между сторонниками власти Ичкерии и оппозиции. Как известно, политический раскол чеченского общества прошел через семьи. А в одном известном в селе случае приобрел юмористическую окраску. Радикально противоположные позиции занимали два брата в возрасте 60+. Жили, как водится, рядом, без ограды между дворами. Но отсутствие забора не помогло сохранить родственные узы. Куда более серьезное испытание — разделение по политическим мотивам. Старший брат, убеленный сединами, надеялся на возвращение к власти Докку Завгаева. Младший был ярым сторонником власти 1990-х, и, соответственно, независимости республики. В спорах вел себя агрессивно, а то и с издевкой. Отдыхая под своим навесом, он, увидев старшего брата, то и дело выкрикивал все, что думал о политических пристрастиях единокровного оппонента. Последний, интеллигентный и тактичный, обреченно молчал.

Со стороны все выглядело печально и смешно. Печально из-за отсутствия в семьей базовой чеченской традиции — пиетета младшего брата перед старшим. Смешно потому, что у младшего брата от «проичкерийской» позиции была только риторика. Горячо одобряя участие некоторых сельчан в боевых действиях, своих сыновей он активно мотивировал уехать с семьями в Европу, что они и предприняли в свое время. Впрочем, отстаивать независимость республики не на словах, а на деле, им бы и в голову не пришло.

х х х

Их было трое – две дочери 22-25 лет и молодая мама. Они вошли в автобус, который вывозил из Грозного «безлошадных» беженцев. В минувшие войны очень часто владельцы автобусов помогали эвакуироваться грозненцам — разумеется, бесплатно. Автобусы ждали своих пассажиров в Черноречье, вывозили их в районы. Для меня это была не эвакуация, а обычное возвращение из Грозного, посетить который я всегда находила повод (вплоть до Нового года) , несмотря на уговоры и ультиматумы родных. Если бы не две девушки с мамой, эту поездка стерлась бы в памяти, как один из рядовых фактов тех дней.

Все трое были в легких кофточках. Ни пальто, ни, тем более, шуб – в декабрь, в мороз. При этом они были совершенно спокойны и молчаливы. Минут через 10 так же молча вышли из автобуса. По обочине шоссе продолжили путь пешком.  С каменными – или обреченными? – лицами.  Оказалось, в шоковом состоянии. Это выяснилось из слов одной из пассажирок, которой удалось выспросить  у мамы девушек, кто они и откуда. Оказалось, из поселка Долинский, который разбомбили накануне, то есть в самом начале военной кампании.

Семье едва удалось выбраться сначала из дома, затем из поселка. Направлялись в Дагестан. Пережитые страхи и выплаканные слезы застыли на их лицах. Беженские дороги в неизвестность, участь странников войны начинались у каждой чеченской семьи по-своему.

х х х

Криком сумасшедшего встретил нас Грозный в начале апреля 1995-го. Активные боевые действия к тому времени завершились, хотя оставалась опасность прохождения через многочисленные, ощетинившиеся пулеметами блокпосты федеральных силовиков.

Из села мы добирались до города пешком — ввиду отсутствия альтернативы. Когда почти миновали Черноречье, из последней на нашем пути многоэтажки послышался вопль. Как выяснилось из слов женщины, стоявшей у дома, кричал сумасшедший. Разум помутнел у русского грозненца, который похоронил нескольких, погибших под обстрелами соседей, и несколько месяцев находился под «дамокловым» мечом собственной гибели.

Идешь вот так к своим развалинам, радуясь тому, что они есть, что не стреляют, а это значит, все остальное зависит от тебя и твоей семьи, а тут такое «напутствие» в начале вхождения в город. Предзнаменование, плохой знак, что все только начинается. Как и показали дальнейшие события и годы.

Надо сказать, перед первым вводом федеральных войск мало кто из местных жителей питал иллюзии по поводу возможного развития ситуации. О том, что начинается война говорили на каждом углу. Но мало кто мог предвидеть какой будет эта война, сколько жизней исчезнет в ее водовороте. С другой стороны, часть оптимистически настроенных сограждан не верила в возможность военного вторжения в республику. Точнее, им не верилось, что такое может быть в наше время. Затем многие отвергали возможность рецидива первой войны, а после второй войны – возможность мира и уж тем более восстановления республики. Реальность разрушила все радужные, а после военных кампаний – скептические прогнозы.

Зарина Висаева