7 марта исполняется 100 лет со дня Гойтинского боя. Много воды утекло в Гойтинке с тех пор. На гойтинском кладбище уже не отыщешь могил бойцов, павших в пасмурное мартовское утро, да и холламы едва держатся на своих проржавевших шестах. Депортация ли тому виной, слабая людская память – Бог весть! – но о Гойтинском бое мало кто сейчас помнит. А ведь был это великий день – день, когда проверялась исконная чеченская этика.
…В начале 1919 года в село пришли изнуренные в боях с деникинцами красноармейцы. Их приняли с традиционным чеченским гостеприимством: накормили, одели, расселили по домам. Естественно, деникинцы начали требовать, чтобы гойтинцы выдали русских. В противном случае, грозились они, село будет сожжено.
Слух о требовании белогвардейцев передавался из уст в уста, гойтинцы бурно обсуждали сложившуюся ситуацию. Кто-то считал, что из-за горстки пришлых людей нельзя подвергать смертельной опасности целое село, другие (их было большинство) напоминали о долге каждого чеченца перед гостем. Ибрагим-Хаджи, эвлия, кадий села, тоже считал, что людей, обратившихся за помощью, нельзя выдавать. Это нарушение чеченских традиций, это позор не только ныне живущим, но и последующим поколениям.
Денисолта Альтамиров был одним из тех, кто выступал против выдачи людей, с которыми сельчане уже успели сдружиться. Гаврила, определенный к нему на постой, был простым сельским парнем, и Денисолта, не совсем понимая, за что тот сражается, все же догадывался: эти люди – и тот же Гаврила, и Николай Гикало, и многие другие, находящиеся в соседних домах, — носят в душе нечто настолько важное и серьезное, что достойно уважения. А ему, Денисолте и его односельчанам, повезло хотя бы в том, что у людей, которых они обязаны были защитить при любом раскладе, — благородная и возвышенная цель.
В ночь с 6 на 7 марта Денисолта с Гаврилой дома не ночевали. Аманта, жена Денисолты, глаз не сомкнула, все вслушиваясь в шаги за окном. Качая в люльке двухнедельного сына, молодая женщина с тревогой думала о том, что их ожидает. Если бы все разрешилось миром! Но это пустые надежды… И, как бы в подтверждение ее невеселых мыслей, раздался выстрел, за ним другой – в мертвой тишине предрассветного утра они прозвучали совсем рядом. Аманта разбудила дочку Ракат и, оставив ее у люльки, вышла на улицу. Стукнула калитка: во двор скорым шагом вошел Денисолта.
— Началось! – сказал он. – Где Синок? (так он называл дочку). Поручив дочери насыпать корм коню, зашел в дом, чтобы совершить омовение. Аманта вошла следом. Муж был возбужден, и только. Ни тени страха, ни тени сомнения в том, что он поступает правильно.
— Заберешь детей поедешь в Атаги, — сказал он. Как она будет жить, что ей делать, если с ним что-нибудь случится… ни слова, будто он собрался на увеселительную прогулку. Зашла дочка.
— Синок, заботься о Вахе, он быстро вырастет, будет тебе хорошим братом…
И все. Бесшумно открылась дверь, пахнуло холодом. Выбежавшая следом Аманта видела, как муж вскочил на коня, как он присоединился к другим всадникам, как они исчезли в пасмурной дымке мартовского утра.
В соседних домах был слышен шум сборов. «Нужно детей отвести в безопасное место, — встрепенулась женщина, — отвести, а самой вернуться». Она с трудом справилась с кобылой, которая только на днях ожеребилась и ни в какую не желала впрягаться в телегу. К тому времени шум боя стал сильнее, два снаряда разорвались совсем рядом. Аманта выехала со двора, направила лошадь в верхнюю часть села, где жила ее родственница. Улицы были пустынны, лишь на одном из перекрестков стояли двое всадников.
-Как вы можете… — не выдержала женщина, — ваши сверстники воюют, а вы…
Один из молодых людей хлестнул коня и со словами: «Чтобы женщина говорила обо мне такое…» — в мгновение ока исчез в направлении боя.
Аманта продолжила путь по пустынной улице, она гнала лошадь, не думая о том, что на руках у насмерть перепуганной дочери находится крошечный малыш. Ей хотелось только одного – отдать детей в надежные руки и вернуться назад, домой, к мужу.
Дом двоюродной сестры словно вымер: распахнутые двери, нигде ни души. Надо ехать в Атаги.
По дороге в чужое село пришлось умерить пыл: весенняя дорога не позволяла быстрой езды. Отчаяние все сильнее сковывало грудь, дочь дрожала от холода, но, чувствуя состояние матери, не жаловалась; сын уже не плакал, а тоненько скулил. Аманта укутала дочку одеялом, приложила сына к груди, но от горестных мыслей спасения не было. Слава Богу, лошадь тянула хорошо, жеребенок не отставал, и вскоре мать и дочь увидели, что подъезжают к Старым Атагам.
Аманта объяснила родственникам, что она не может остаться, что ей необходимо вернуться в Гойты, что она – только туда и обратно. Мать лежала больная, Аманта обняла ее – как оказалось, в последний раз.
В Гойты измученная женщина пришла лишь к вечеру. Над селом стояла сероватая дымка, выстрелов уже не было слышно. Ворота домов были открыты, но причитаний и плача до Аманты почему-то не доносилось. Она торопилась к собственному дому и вдруг увидела своего старого соседа, который, низко опустив голову, сидел на камне, крепко обхватив руками клюку. Женщина слезла с телеги, произнесла слова приветствия. Старик с трудом встал, сложил руки в молитве. Аманта последовала его примеру. Закончив молитву, он стал говорить и каждое его слово тяжким молотом обрушивалось на голову бедной женщины.
— Да, Аманта, страшный день пережили мы сегодня. Многих лучших мужчин потеряло наше село, да будет им прощение от Бога! Было бы еще хуже, но – благодарение Аллаху! – помогли наши братья из ближних и дальних сел. Мы с урус-мартановцами били врага со стороны нашего села, они – с вражеского тыла. Вот и пришлось Деникину на телегах свои трупы увозить.
Крепись, Аманта, сегодня ты стала вдовой, нет нашего Денисолты. Крепись, Аманта, — и брат твой погиб в этом бою – славный воин был твой брат Гаги…
…Неужели это она, Аманта, стоит перед стариком, не уронив ни слезинки по брату своему Гаги, лучшему из ее шестерых братьев? Нет, не имеет она права плакать – рядом с Гаги лежит ее муж, а его оплакивать – стыд, этикет не позволяет. Будет время – наплачется она вдоволь, всю жизнь будет оплакивать погибших, да и вдовья доля не позволит веселиться.
— Скажи, ваша, а где погибшие? – тихо спросила она.
-В мечеть свезли, обмывать их ведь не будут – они в газавате погибли. Не пропадет, дочка, то, что они сделали, верь, не пропадет. Они не только русских защищали – они обычаи наши, адат наш защитили.
Аманта пошла, ведя за собой лошадь. Пустая телега погромыхивала на дороге, так же пусто было на душе. Все, к чему она так рвалась, в одну минуту потеряло для нее всякую ценность. Нет ее любимого, ее опоры. А ведь они совсем недавно вселились в новый дом. Каждый кирпич здесь вылеплен ее руками, даже на белхах не сделали столько, сколько сделала она. Денисолта был несколько ленив, и сама судьба, шутили друзья, сделала ему подарок в виде самой красивой и самой умелой, самой работящей девушки села. Она умела шить и вязать, готовить войлочные ковры и украшать их тесьмой, мазать и белить, полоть и косить. Как-то друзья мужа налили воды в ичиги, которые она сшила, и с удивлением показывали друг другу: ни одна капля не просочилась наружу! А как она любила принимать гостей! Для нее любой человек – сосед или житель другого села – был гостем, и угощение всегда было соответствующим. Никогда в течение недолгих лет супружеской жизни не позволила она себе в присутствии мужа сумрачной мины на лице. Никогда ни в чем не упрекнула, просто молча делала свое дело, радуясь тому, что есть он, человек, которому нужна была она и который был нужен ей; радовалась детям, своему углу, своей и его молодости.
…Рядом проехала телега, на которой лежали погибшие. Не время предаваться печали, не время…
Аманта вскочила в телегу, повернула лошадь. Теперь срочным было лишь одно – еще раз съездить в Атаги, привезти дочь – пусть попрощается с отцом.
Всю дорогу она рыдала, громко, безудержно, с причитаниями. Бескрайние поля эхом вторили ей, редкие снежинки смешивались со слезами. Черная ночь не пугала, уже ничто не в силах было внушить ей страх.
…Когда она вошла – суровая, постаревшая женщина с опухшим лицом – родственники не сразу признали ее. Признав, кинулись с плачем, причитаниями, соболезнованиями – умерла ее мать. Аманта окаменела. Казалось, это последнее известие должно было вконец сломить ее, но, вопреки всему, она выдержала. Покормила сына, попросила, чтобы к измученной кобыле подпустили жеребенка. Остаток ночи просидела с телом матери, а на рассвете пустилась в обратный путь.
…Тела погибших ровными рядами лежали во дворе. Матери и дочери показали, где находится тело мужа и отца.
Денисолта лежал красивый, умиротворенный, на его мужественном лице не было смертной муки и даже усы с подкрученными кончиками были совсем живыми. На правой щеке – несколько песчинок. Ракат начала было ладошкой убирать песок, но мужчина, стоявший рядом, сказал:
— Не трогай на нем ничего, доченька, эти песчинки будут свидетельствовать в его пользу в Судный день. Лучше поцелуй отца – ты его больше не увидишь…
…Все это было 100 лет назад. Аманта прожила долгую жизнь и умерла в 1978 году. Она прожила достойную жизнь. Воспитала дочь и сына, воспитала трех внуков, оставшихся без матери. Пережила коллективизацию, издержки Советской власти и откровенный грабеж некоторых ее представителей, пережила депортацию и смерть единственного сына и осталась стойкой, трудолюбивой и гостеприимной даже в старости. Между ее могилой и могилой ее сына воспитанные ею внуки поставили холлам – напоминание о безграничной храбрости деда и беззаветной преданности бабушки.
Эта история – лишь одна из тех, которые можно рассказать об участниках Гойтинского боя. Одна из ста пятидесяти жизней, положенных на алтарь долга, один из ста пятидесяти прерванных полетов счастья. Сто пятьдесят погибших и те, что остались живы в тот мартовский день, но ушли из жизни в последующие годы, достойны того, чтобы мы о них помнили.
Малика Эцаева,
педагог
На снимке: Альтамировы Аманта и Ракат (1970-е)