В 21 веке чеченцы получили возможность побывать в исторических областях этноса, на земле, где жили наши предки, в средоточии памятников историко-культурного наследия. Некрополи, сохранившиеся в горах Чечни, дают представление о том, как веками хоронили усопших. Но мы очень мало знаем о повседневной жизни горцев в минувшие столетия. В отсутствие информации каждый письменный источник, проливающий свет на жизнь и быт чеченцев до депортации 1944-го и ранее, представляет большой интерес. В первой половине ХХ века годах прошлого века в Галанчоже и Малхисте побывал Абдурахман Авторханов – известный чеченский политолог, писатель, общественный деятель. Предлагаем вниманию читателей фрагмент его книги «Мемуары». Время действия описываемых событий – лето 1940 г.
«Маленький горный аул, расположенный в чудесной лощине пологих гор, Галанчож был районным центром, в котором не только люди, но и каждая собака должны были быть известны районному уполномоченному НКВД. Поэтому я немедленно двинулся дальше, в тот аул у подножия Кавказского хребта, в котором жил друг моего грозненского родственника – Джабраил. Джабраил меня принял как родного сына, а узнавши, что я друг Хасана и в бегах от властей, молча повел в хлев, а там в землянку, оказавшуюся чем-то вроде «цейхгауза» оружия разного калибра. Указывая на этот самый «цейхгауз», Джабраил сказал:
– Абдурахман, нас шесть братьев, в нашей тайпе все вооружены, пока мы живы, с твоей головы не упадет ни один волос. Ты должен остаться у нас.
Чеченцы горды своим гостеприимством, но если гость ищет убежища от своих врагов, то они считают, что такого гостя им послал Сам Бог и тем больше ему почета и внимания.
Я решил остаться у Джабраила, пока вернется Хасан (Исраилов – прим. ред.) .
У горцев есть обычай приглашать гостя в каждый дом членов «тайпы», у которой он остановился, и на его глазах зарезать для него ягненка или барана, если даже в доме есть вдоволь мяса. Такая церемония приема гостя существует испокон веков, и ее нарушение считается оскорблением не гостя, а самой «тайпы». И вот меня начали таскать каждый день, а то и два раза в день, по разным домам, даже по разным аулам, где жили родственники Джабраила. Конечно, на такое приглашение приходит масса сородичей, чтобы лицезреть гостя, расспрашивать его, что делается в его краях, а если гость читает газеты, то узнать у него, когда «русские уйдут с Кавказа». Мой пессимистический ответ на последний вопрос всегда вызывал страстные дискуссии, достойные именно свободолюбивых до безрассудства горцев. Написав эти строки, я вспомнил одно высказывание о горцах известного и талантливого поэта Наума Коржавина. Стараясь понять смысл или бессмысленность преступлений Сталина, советский поэт Коржавин отважился, как мне передавали, выставить следующий, в сталинское время самоубийственный «философский тезис»: «Жители гор по рождению склонны к кретинизму, а Сталин, как известно, родился в горах»! Поэт легко отделался, его только заключили в концлагерь. Однако я утверждаю: храбрый, но безрассудный поступок Коржавина роднит его больше с кавказскими горцами, чем былого «горца» – тирана из Кремля, вечно дрожавшего за свою голову. Благородная черта – готовность рисковать своей жизнью во имя общего блага – ведь тоже есть своего рода безрассудство.
В конце каждой дискуссии безрассудные горцы Галанчожа вносили предложение: все горцы Кавказа должны восстать против кавказского царя в Москве, как мы восставали при Шамиле против русского царя. Трудно, да и невозможно было их убедить: горсточка горцев не может разгромить великую империю. Мне, поклявшемуся бороться с советской властью, пришлось ее защищать против безрассудства вот этих моих соотечественников…
На все мои предупреждения, чем может кончиться для Чечни восстание, мне отвечали чеченской поговоркой: «Трус умирает много раз, а герой только один раз». Против моего призыва к благоразумию приводили и другой аргумент, который никто не осмелился бы оспаривать. Чеченцы, как мусульмане, – фаталисты. Поэтому и проблема смерти ставится у них по-другому. Судьба неотвратима. Человек может провести всю свою жизнь на войне, но он не умрет раньше того дня, который Аллах ему предназначил. Человек может провести всю свою жизнь за чтением Корана, но он не проживет ни одного дня больше, чем назначил ему Аллах. Непримиримый антисоветизм горных чеченцев даже трудно было понять, ибо им жилось гораздо лучше, чем на плоскости. Например, мой Джабраил был богатый овцевод, который формально числился в животноводческом колхозе, а на самом деле был, как и все горцы, единоличником. Поскольку по уставу животноводческой «артели» колхозник имел право держать в индивидуальном пользовании только до трех десятков овец, то он свою отару в несколько сот овец распределил между своими родственниками как их «собственность». Так делали и другие крупные овцеводы. Власти это знали, но поскольку все попытки создать настоящие колхозы наталкивались на упорное сопротивление, которое часто приводило и к восстаниям, то приходилось ограничиваться «бумажными колхозами», правда, делая раз в год в буквальном смысле «вооруженные налеты» в горы, чтобы выполнить мясозаготовительный план. Тогда у горцев бывал черный день: уполномоченные обкома партии, прибывшие сюда в сопровождении частей милиции и НКВД, забирали часть скота, который попадался под руки, а потом так же внезапно исчезали, как и внезапно налетали…
… Вернусь к Галанчожу. В ожидании возвращения Хасана я уже недели две находился в гостях у Джабраила, успел побывать на приглашениях почти всех его сородичей, но Хасан не возвращался, и мое дальнейшее нахождение здесь становилось для меня опасным. К Джабраилу начали приезжать люди из дальних аулов, чтобы обсуждать со мною свои проблемы, будто я член правительства, а на майданах, наоборот, как я узнал, только и говорили, что у Джабраила живет «таинственный гость», который хочет объявить газават. Правда, в горах существовал еще со времен Шамиля закон убивать лазутчиков, и поэтому чекисты не сумели создать здесь своей агентурной сети, но исключения были возможны. Я очень осторожно, чтобы его не обидеть, объяснил Джабраилу, что мне надо посетить одного моего друга в районе, пограничном с Грузией, если будет угодно Аллаху, мы еще встретимся. Он неохотно отпустил меня в сопровождении своего сына Рашида, который показал себя отличным проводником.
Мы двинулись на низкорослых горских лошадях – это особая порода альпийских лошадей-«вездеходов» (я лошадь своего родственника отправил обратно в Грозный через знакомых Джабраила). Мне, плоскостному чеченцу, путешествие на такой лошади по узким тропинкам на склонах крутых гор, нависших над бездонными пропастями, было делом непривычным, даже страшным. У меня было такое чувство, что если бы мне нужно было идти по этим тропинкам пешком, то я давно провалился бы в пропасть от одного только головокружения, а альпийская лошадь везет уверенно, иногда перепрыгивая, как дикая коза, если встречались препятствия, и балансируя, как акробат на канате, если тропинка становилась слишком уж «узкоколейной». Мой молодой, но опытный проводник, шедший впереди, если переход становился слишком крутым, а я начинал неуверенно править лошадью, оглядывался и, еле сдерживая ироническую улыбку, поучал меня:
– Абдурахман, у вас там внизу человек ведет лошадь, а у нас в горах наша лошадь сама ведет человека. Не трогайте уздечку и держитесь за холку.
Однако, чем дальше на юг, к Кавказскому хребту, тем уже и опаснее становились наши тропинки. Участились и горные оползни. Много раз Рашиду приходилось своей, предусмотрительно захваченной им, альпийской киркой прокладывать для нас новую тропинку по этим оползням. Однако главная беда нас ждала впереди – начиналась зона массивных ледников. Наше путешествие было путешествием через ландшафтные и климатические контрасты: на вершинах – холодище, как в январе (стоял август), на тропинках по их склонам встречались довольно крупные камни, словно «бетонированные» льдом, которые туго поддавались кирке Рашида, а там внизу, в долине, через каких-нибудь две тысячи метров, во всем величии цвела природа и грело солнце
В долине мы хорошо отдохнули, подзакусили и двинулись преодолеть последнюю и самую тяжелую вершину к конечному пункту нашего путешествия. Поздно вечером мы достигли и этого пункта, одно название которого символизировало что-то необычное и страшное: «Белличи-шахар», что значит «Город мертвых». Рядом возвышается и аул из живых людей, но стоящих в стороне от истории и даже от советской власти. Аул этот – Малхиста, что буквально и значит: «в стороне от солнца». Его возглавлял член тайпы Джабраила – Осман, к которому мы и заехали. Глава аула называется так, как он назывался еще в древние времена: «юрт-да», что значит «отец аула». Вероятно, Осман был самый счастливый «отец аула», ибо об «отце народов» Осман не имел даже приблизительного представления; газет и радио не было, в городе никогда никто не бывал, а от советской власти сюда приезжал в три года один раз районный фининспектор собирать налоги.
В отличие от плоскостной, горная Чечено-Ингушетия представляет собой нечто вроде археологического музея древних азиатских культур и христианского средневековья. Следы этой культуры вы встречаете повсюду в горах в виде склепов, мавзолеев, остатков разных архитектурных стилей. Вот какую справку дает по этому поводу специалист по археологии: «Древнейшие образцы художественной культуры на территории Чечено-Ингушетии восходят к 3-1-му тыс. до н. э….Скифо-сарматское время (7 в. до н. э. – 4 в. н. э.) представлено произв. звериного стиля, аланский период (8-13 вв.) – катакомбными могильниками… монг.-тат. время (13 – нач. 15 вв.) – мавзолеем Борга-Каш близ с. Плиево. В христ. культовой архитектуре 11-13 вв. … сочетавшей грузинские и местные строит, традиции, преобладали геометрич. простота форм и строгое изящество декора. В горных р-нах Чечено-Ингушетии в средние века из грубо отесанных камней строились заградительные стены… жилые (2-3-ярусные, с плоской кровлей и арочными проемами) и боевые (4-5-ярусные с бойницами, машикулями и пирамидально-ступенчатой крышей) башни, иногда образующие величественные комплексы… Рядом с горными селениями, составляющими живописные террасообразные композиции на склонах, размещались многочисленные надземные, полуподземные и подземные… склепы, а также надмогильные стелы» (БСЭ, т. 29, третье изд., сс. 176-177, статья В. Б. Бесолова). Вот к этим памятникам принадлежал и «город мертвых»…
Боевую башню в горах имела каждая чеченская тайпа, если даже она живет на плоскости. Боевая башня тайпы считалась одновременно и символом престижа тайпы и доказательством того, где находилась ее последняя «линия обороны» при очередном нашествии иноземных завоевателей, которые вечно двигались через «геостратегические ворота» между Азией и Европой – через Кавказ.
Перед нашим выездом сюда Рашид навьючил наших лошадей сумками с солью. А я совершенно не знал, что соль на Кавказском хребте – валюта. За деньги мало что можно было купить, а за соль – все, что здесь имеется. Керосин и спички тоже высоко ценились, но без них легко обходились при помощи огнива и свечек домашнего производства. Все, что нужно для одежды, обуви и домашнего обихода, производили сами. Главное хозяйство – скотоводство, преимущественно курдючное; может показаться странным, но иные курдюки весили почти столько же, сколько сама овца (тогда под них делают маленькие тележки, чтобы овца могла тащить собственный курдюк). Несмотря на отсутствие земли под зерновые культуры, люди умудряются сеять хлеб на «лоскутках земли» в лощине, на скате горы и даже на скате чужой крыши, с которой начинается их собственная сакля.
«Коммуникация» осталась такая же, какая она была со дня сотворения мира: вот ваш сосед, он на противоположном скате горы. Если вы достаточно горластый и с хорошим слухом, то вы с ним легко обмениваетесь новостями, но, чтобы добраться до него, вам нужно идти полдня по извилистой тропинке цепи гор, с их бесконечными спусками и подъемами. Двигаясь по этим брошенным Богом и цивилизацией горам, по скатам которых гнездились жалкие сакли Малхисты, я много задумывался над тем, как велика должна была быть любовь к свободе и независимости моих предков, если они предпочитали суровую жизнь отшельников в этих диких горах всем жизненным удобствам на плоскости, где хозяйничали чужеземные завоеватели.
Рашид утром начал свой спуск, а я остался жить у Османа. Часто ходил вместе с ним к его отаре, которую он гнал то на плато, то вниз к ущелью, куда солнце заглядывало на час-два, видимо, это и называлось «жизнью в стороне от солнца».
Я не объяснил, почему после Джабраила я выбрал местом убежища именно Малхисту. После моего освобождения я встретил друга, которого не видел лет десять. Он происходил из «чуждой семьи», поэтому был исключен из высшей школы, а чтобы спастись от репрессий, исчез из города. Вот после выхода из тюрьмы его я встречаю в Грозном. Полусерьезно-полушутя, друг говорит:
– Абдурахман, если у тебя будут новые трудности с советской властью, то приезжай ко мне в Малхисту, там Богу душу отдашь раньше, чем встретишь чекиста.
Друг рассказывал о своей новой жизни, о нравах и обычаях тамошних жителей, об их исторических легендах и очень много о памятниках старины. Все это меня так заинтересовало, что я обещал ему побывать у него в гостях даже без «трудностей с советской властью».
Но надо же было случиться этим «трудностям» так быстро, что я прибыл к нему в гости раньше, чем он вернулся из Грозного. Это была моя вторая неудача (или удача), когда я после Хасана не застал дома и его.
Не прошло и двух недель, как я сказал себе: в этих суровых условиях климата и жизни, в этой абсолютной изолированности от внешнего мира может пребывать только человек, который здесь родился, вырос и никогда не бывал на плоскости. Здесь царила девственная свобода патриархально-родовой демократии, но выяснилось, что человек, уже затронутый городской цивилизацией, не может жить такой свободой. Я решил лучше рисковать встречами с чекистами, чем прозябать в этом небытии. Осман, который принял меня очень хорошо, но понимающе следил за моей ностальгией, ничуть не удивился, когда я его попросил организовать мое возвращение в Галанчож. Я надеялся, что Хасан уже, должно быть, вернулся и он сумеет создать мне более сносное убежище. Мы с Османом на другой день на таких же горных лошадях, как у Рашида, благополучно спустились с Малхисты и к вечеру прибыли к моему Джабраилу. Хасан, оказывается, все еще не вернулся. Несмотря на все уговоры Джабраила оставаться у него, я все-таки решил через Ингушетию добраться до Орджоникидзе, а оттуда по железной дороге поехать в Кизляр…»
Фото предоставлено Архивным Управлением ЧР