9 января 1959 г. Президиум Верховного Совета СССР принял
известный Указ «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе
РСФСР». Это был и остается особым Днем для чеченцев и ингушей длиной в
13 долгих лет.
Возвращение на родину, восстановление ЧИАССР и политическая
реабилитация чеченцев и ингушей являлась давно ожидаемым
восстановлением справедливости для наших народов. Люди старшего
поколения помнят, как поздоровавшись при встрече, каждый чеченец задавал
друг другу один и тот же вопрос: «Вай цIа дохийта ца боху?» («Что говорят,
когда нам разрешат вернуться домой?»).
…После 13-летней трагической ссылки состоялось возвращение
чеченцев и ингушей, как и других депортированных народов, и
восстановление их государственности.
Чеченцы, к их чести, не потерялись в этом мире, мало подверглись
аккультурации, и тем более, не ассимилировались. Они не потеряли родной
язык, традиции и обычаи во многом благодаря вере – Исламу. Исламские
ценности и нормы обычного права всегда были стержнем, вокруг которого
чеченцы и ингуши выстраивали свою этнокультурную идентичность [2].
Вместе с тем, очень хорошо известно, что в чечено-ингушском
обществе практически не было ни одной семьи, которая не пострадала бы в
годы депортации. Это был самый трагичный период нашего
многострадального народа. Достаточно привести общеизвестный факт
гибели в Средней Азии и Казахстане почти половины высланного населения
Чечено-Ингушетии. Бывало, в одной семье умирало несколько человек, в
другой погибали все, прерывая продолжение рода (кIур бовш). Холод и
голод, отсутствие средств к существованию также способствовали, вопреки
нашему адату и исламским ценностям, разрушению некоторых семей. В селе
Алга Актюбинской области Казахской ССР, где мы жили, имел место дикий
для чеченцев случай: молодые родители, уроженцы Веденского района, от
безысходности бросили в зимнюю стужу на произвол судьбы грудного
мальчика (фамилии и имен родителей не называю по этическим
соображениям). Ребенка усыновила и выкормила моя бездетная мать Санет
Абдулкадыровна, похоронившая в течение трех лет шестерых детей. Но
усыновленному мальчику тоже не суждено было прожить на свете больше
двух лет. Позже (в 1952 г.) родился я, седьмой ребенок в семье, а потом уже и
мой брат Гирги. Меня назвали Вахой, чтобы долго жил, а младшему дали
имя Гирги в честь птицы-долгожителя. Теперь нас четверо – два брата и две
сестры, все живы, здоровы. А брат Гирги скоропостижно скончался в августе
2011 г.
В те годы мои родители, напуганные пережитой трагедией и боясь
потерять на чужбине нас, двоих сыновей, денно и нощно молили Аллаха о
нашем спасении и жили одной мыслью – вернуться на историческую родину,
надеясь, что она (ДегIаста) даст нам свое тепло и сохранит нам жизнь. Тяга к
родной земле была настолько сильна, что наша семья, не дождавшись
официального разрешения, собрала свой нехитрый скарб и выехала на
Кавказ, домой. Это было в мае 1956 г. Судите, читатели, сами, насколько
рискованным был переезд в то время, когда спецпереселенцам категорически
запрещалось без специального разрешения комендатуры передвижение не
только в пределах района, но и по всей стране. Подобная «вольность»
каралась лишением свободы на длительный срок – 20 лет [3].
На земле обетованной нас, разумеется, никто не ждал. Новые хозяева
нашего дома в с. Элистанжи Веденского района (в то время Тандо
Ботлихского района), трое суток не пускали нас к родному очагу, хотя в
семье нашей было двое маленьких детей – я, 4-х лет и мой младший брат
Гирги. До сих пор перед глазами стоит тот старый плетень, который заменял
им ворота, а для нас был заслоном на пути к отчему дому.
Деваться было некуда, мы оставались рядом с домом, в котором когда-
то жили. А на третьи сутки после нашего возвращения наряд милиции в
составе почти из десятка человек забрал нашего отца Магомеда Гарсаева.
Вели они себя так, словно проводили спецоперацию по обезвреживанию
большой банды. Представьте себе, каково было нам, маленьким детям и
нашей рыдающей матери Санет, после всей этой вакханалии сидеть на улице
сутками без еды и людского участия.
И все-таки нашлись добрые люди, пожалевшие нас. Прежде всего, это
была супружеская чета андийцев – Джамалхан и Келимат Маматхановы,
жившие на соседней улице. Они, узнав о нашей беде, приехали на подводе и
забрали нас к себе с нашим нехитрым имуществом.
Отец, впрочем, не в первый раз видел Джамалхана. Он познакомился с
ним ещё в 1954 г., когда невыносимая тоска по родине заставила его тайно
приехать в родное село, чтобы зарядиться энергией земли предков и отдать
дань памяти родовому кладбищу. Джамалхан ещё тогда проявил мужество,
приняв моего отца в качестве дорогого гостя, хотя он считался
спецпереселенцем, т.е. «врагом» народа. Тогда они скрепили куначество,
обменявшись дорогими подарками: Джамалхан подарил отцу кинжал,
изготовленный лучшими мастерами из Кубачи, а отец преподнёс ему свои
карманные часы, которые носил с юности. (Этот дружеский жест невольно
навевают воспоминания о дружбе Льва Толстого с кунаком-чеченцем из
тайпа элистанжой Садо Мисербиевым). Правда этот кинжал – семейная
реликвия, оставалась в нашей семье до военных событий в Чечне. В ходе
проверок его у нас похитили федералы.
В хлебосольном доме андийца Джамалхана, в совершенстве владевшим
чеченским языком, нас окружили такой теплотой и уютом, что и теперь, по
истечении 60-ти лет, всё это вспоминается с большой нежностью и
благодарностью. Я помню белые, пухлые руки доброй и лучезарной Келимат,
готовившей для нас вкусные угощения. Они так и сновали над столом,
подавая нам то холтамаш, то хинкал, то чуду.
Дружба чеченцев с андийцами имеет вековые корни. У наших народов
было традицией обмениваться на определенное время мальчиками-
подростками, чтобы они научились языкам, обычаям и традициям друг друга,
подтверждением чему служит тот факт, что чеченцы давали своим сыновьям
имя 1аьнди, что исходит от этнонима – андиец. В современном чеченском
этносе очень много очеченившихся андийцев из тохумов Iашалой, гIагIатли,
рикъвани, зилой, гIумхой и т.д. Предки великого Устаза и гуманиста Кунта-
Хаджи по исторический данным прибыли в Чечню из с. Г1умха андийского
общества.
Благодаря стараниям Джамалхана под его поручительство отца
освободили, семья наша воссоединилась. Позже нам помогали и другие
андийцы: Асалхан Абдусаламов и его жена ХIурзади, Жемилт Исламова и др.
(До сих пор все элистанжинцы вспоминают этих людей с большой теплотой
и нежностью). Но счастье было недолгим: опять через несколько дней тот же
наряд милиции приехал с грузовиком-полуторкой. На сей раз диалог был
коротким – нам предложили убраться за пределы Веденского района в
течение часа. И 22 сентября 1956 г., погрузив вещи в машину, мы выехали из
Элистанжи. Водителю Грише, русскому парню, было поручено вывезти нас в
райцентр Шали (в то время Междуречье), где районные власти должны были
решить нашу дальнейшую судьбу [8].
Здесь нас случайно встретили очеченившиеся таркинцы, проживающие
в с. Шали ещё с I половины XIX в., их предки переселились сюда из аула
Эрпели Буйнакского общества. Они пытались успокоить нас, детей, и нашу
плачущую мать, старались накормить нас посытнее, одеть потеплее. Каждый
из них нёс из дому кто еду, кто одежду.
Поев и обогревшись, мы с братом успокоились. Тем временем к толпе,
окружившей нас, подошёл солидный мужчина средних лет и
поинтересовался происходящим. Отец кратко рассказал ему о наших
мытарствах. Незнакомец в категоричной форме предложил водителю отвезти
нас, пассажиров, обратно в Элистанжи, на что Гриша ответил отказом,
ссылаясь на строгое начальство [9].
Тогда мужчина быстрым шагом зашел в местный РОВД,
расположенный рядом. Выйдя оттуда через некоторое время, он показал
водителю удостоверение и уже приказным тоном велел завезти машину.
Оказывается, это был известный чеченский писатель и поэт Магомед
Мамакаев, являвшийся в то время членом Оргкомитета по восстановлению
автономии чеченцев и ингушей. Магомед сам сопровождал нас до места
назначения. На предложение моего отца сесть в кабину грузовика, Мамакаев
ответил: «Настоящему чеченцу не подобает создавать неудобства женщинам
и детям. Мы поедем с тобой в кузове». Так мы доехали до Элистанжи. После
долгих препирательств с представителями местной власти и «новыми
хозяевами» нашего дома для нас все-таки освободили одну комнату, где мы и
поселились.
После некоторых взаимных обид и недовольств отношения с соседями
потеплели. В кратчайший срок я научился разговаривать на аварском языке и
стал своего рода «толмачом» при общении моих родителей с аварцами. Надо
особо отметить, что знание языка способствовало нашему с ними
сближению, что оказалось не по нраву местному участковому Гаджиеву. Он
продолжал систематически притеснять нашу семью и провоцировать отца на
противодействие в отношении его, представителя местной власти. В конце
концов, отец не выдержал и отправился искать справедливость в Москве.
Здесь ему каким-то образом удалось попасть на прием к К.Е.
Ворошилову, Председателю Президиума Верховного Совета СССР.
Как впоследствии рассказывал отец, Ворошилов весьма внимательно
выслушал его сбивчивый рассказ, по-отечески пожурил его за своеволие, но,
тем не менее, утешил и ободрил, обещав содействие в решении
неординарной проблемы. Так и случилось. По указанию Ворошилова отцу
купили билет до Грозного, проводили на вокзал и отправили домой, где его
уже не беспокоили ни соседи, ни участковый [11].
По возвращении чеченцев на Кавказ каждый дом его истинным
хозяевам приходилось отвоевывать и силой, и натиском. Очень часто у
спецпереселенцев за свое же жилище вымогали деньги. И многие платили.
Были частые столкновения между молодежью обеих сторон. К сожалению,
дело доходило даже до убийств.
На фоне этого негатива хотелось бы отметить и тот факт, что евреи и
кумыки встречали возвращающихся чеченцев и ингушей с неподдельной
радостью и хлебом-солью, устраивая ловзары (всенародные гуляния) в их
честь, а в период выселения ни один кумык и еврей не присвоил чужого
имущества, не занял ни одного опустевшего дома. Старожилы рассказывали,
что 24 февраля 1944 г., на второй день после депортации чеченцев и
ингушей, раввин еврейской общины г. Грозного собрал в синагоге своих
верующих и, рискуя попасть в застенки НКВД за сочувствие к чеченскому
народу, предостерег их от соблазна присвоения чужого добра, призывая
общину сберечь по возможности оставшееся жилье и имущество
пострадавших соседей до их возвращения. И многие евреи, к их чести, в
течение 13 лет содержавшие и сохранившие это добро, возвратили его
вернувшимся на родину, чего не скажешь о некоторых наших братьях-
единоверцах. Народ с благодарностью хранит в своей памяти этот
благородный поступок еврейской общины, совместное проживание с которой
исчисляется веками. Правда, связи эти были прерваны в ходе боевых
действий в Грозном.
Грузины, проживавшие в тот же период на чеченских землях в Итум-
Калинском анклаве, добровольно освобождали чужое жилье, при этом
искренне извиняясь перед народом. К их чести, жили они в чеченских домах
не как временщики, а очень аккуратно, дворы и приусадебные участки были
ухожены, плодоносили сады, зеленели улицы от множества деревьев.
Поселенные на земле Чечено-Ингушетии русские, осетины, дагестанцы
и представители других народов в большинстве своем не заботились о
сохранении древней материальной культуры вайнахов – их жилищ, утвари,
хозяйственных навыков, памятников архитектуры, кладбищ, храмов.
Местные власти, поверившие сталинско-бериевским заявлениям, что
чеченцы и ингуши высланы без права возвращения на свои земли, занялись
варварским уничтожением самой памяти о жившем здесь веками древнем
народе. Из домов горцев, медресе, мечетей и музеев были реквизированы
исторические и культурные ценности: украшения, старинное оружие,
древние рукописи, религиозно-философские трактаты; арабоязычные книги
по теологии, математике, астрономии, медицине; художественная и научная
литература и т. д. Трагическая участь постигла уникальные чеченские
фамильные хроники – тептары. Как известно, тептар – вид тайповой
(фамильной, семейной) хроники, в которой велась запись всех предков и
наиболее важных событий в жизни тайпа, фамилии и народа. Если
материальные ценности работниками НКВД отправлялись в неизвестном
направлении, то тептары и другие ценные книги и рукописи, предметы
национальной культуры находили своё место на свалках или кострах. Так, на
территории Чечено-Ингушетии было уничтожено большинство
этнографических памятников. Здесь массовому уничтожению и осквернению
подверглись кладбища. Сотни тысяч надгробных стелл (чуртов) были
вывезены для строительства дорог, мостов, фундаментов зданий и даже
свиноферм. Безжалостно уничтожались средневековые горные замки, башни,
склепы, мечети. К примеру, из 300 башен Аргунского ущелья уцелело менее
- Не менее печальной была и судьба фольклорного наследия чеченцев, их
мифологии. Древнейшие пласты чеченской мифологии, нартского эпоса,
космогонии исчезли вместе с их носителями [16].
Таким образом, чеченцев и ингушей лишили собственной истории,
письменной культуры, могил предков, многих памятников материальной и
духовной культуры…
Но остался дух древнего, мужественного народа, умудрённого опытом
многих тысячелетий.
Тем не менее, трудно избавиться от горечи, которую мы испытали со
стороны так называемых братьев-соседей, национальность тут не имеет
значения. От их варварского отношения к нам, к нашим домам, к нашей
земле. Не хочу сейчас расписывать все непристойности, которые нам
пришлось видеть и слышать. С высоты своего возраста и сегодняшнего дня я,
внутренне содрогаясь, представляю, какие чувства в этой ситуации
овладевали моим отцом и матерью. Не имею в виду какой-либо народ в
целом и не позволю себе по первобытному поведению одичавших людей, в
горячке сталинской политики позабывших все каноны горской этики, судить
о целых народах, испытывать к кому-то из них неприязнь и неуважение. Тем
более что мой рассказ о злоключениях нашей семьи раскрывает лишь малую
толику страданий, перенесенных нашим народом в период восстановления
республики.
Лейчий Гарсаев,
доктор исторических наук, профессор